А. С. Хомяков - Сочинения

945

Лк. 16, 19–31.

См. прим. * к С. 250

Различение народного характера и характера Церкви, членами которой эти народы являются. Хомяков делает первый шаг на пути уступок Пальмеру, что закончится признанием возможности порока в поместной Церкви: уже в этой формулировке заключается необычная для Хомякова двусмысленность, т. к. невольно ему пришлось сказать об этническом, а не только личном членстве в Церкви, тогда как Церковь устраивается на земле по–местно, а не по–этнически.

Очевидно, Хомяков говорит о эпохе после 1054 г. Он упускает из виду многовековые и довольно успешные усилия русской Церкви по обращению нерусских подданных Московского Государя.

Доводя до абсурда хомяковскую аргументацию из II письма, Пальмер приводил пример: «<…> Вы не должны судить нас по поведению или чертам отдельных членов наших, говорит несторианин. Вы должны только рассматривать богословский вопрос. <…> мы во всех отношениях в невыгоде, сравнительно с этими греками и латинянами, которых мы пра¬вильно обзываем еретиками и которых мы должны по нашему учению желать обратить, хотя в теперешнем нашем положении сравнительно с ними мы не можем и думать о том, чтобы на них воздействовать. Единственная наша надежда, что они сами на себя воздействуют и сами по себе вернутся к истине, которую в настоящую минуту мы одни содержим. Это, конечно, я сознаюсь, аргумент карикатурный, ибо в нем все преувеличено; тем не менее, это тот самый довод, который приводится в защиту греческой Церкви» (Цит. по: ЯСС, //, 458).

Приблизительно, с VII по XIII вв. Следующий ниже счет на миллионы преувеличен.

Замечание показывает, что Хомяков, все же зная о миссионерах своего времени, подобно большинству современников, очень скромно оце¬нивал результаты их трудов. В XX в. станет обычной гораздо более высокая оценка, что естественно, т. к. результаты миссионерской деятельности не могут быть немедленными.

Деян. 10, 3–25.

Т. е. готовность соединиться с Римом на условиях исключения «Филиокве» из Символа без какого бы то ни было предварительного богословского обсуждения. Св. Марк стремился удержать дискуссию во Флоренции обсуждением незаконности самого факта прибавки, но латиняне стремились уклониться от этого и навязали ему дискуссию по существу догмата. О возможности подобных «снисхождений» в догматических фор¬мулировках см. ниже.

Образ римской ереси заимствован для этого сравнения из нелюбезных Хомякову схоластических пособий (ср. след. прим.). В действительности, Св. Марк на Флорентийском соборе, очевидно, пытался защитить право¬славное почитание Св. Духа с пастырских позиций Св. Василия Великого (которые тот занимал в отношении родственной арианству духоборческой ереси македониан; на творения Св. Василия Св. Марк постоянно опирался в соборных прениях). Св. Василий, а за ним и II Вселенский собор с его Символом веры, не требовал от македониан исповедания Св. Духа Богом и третьей ипостасью Божества, а требовал лишь проклясть тех, кто зовет Его тварью, и исповедать Его Господом; в условиях тогдашней церковной жизни это приводило к неявному признанию Св. Духа Богом. Что касается догмата латинян о «Филиокве», то, при обсуждении строго в рамках триадологии (как это было во Флоренции), он отвергается православными за неявное признание двух начал в Св. Троице — не только Отца, но и Сына, что равнозначно разделению единого Бога; словесное отрицание этого латиня¬нами, подтвержденное во Флоренции («Дух Св. исходит от Отца и Сына как от единого начала»), не спасает веру от извращения под действием внутренней логики лжеучения. В таких условиях, т. е. при обеспеченном согласии латинян заявить принцип единоначалия в Св. Троице, Св. Марк считал достаточным убрать из Символа ложный ориентир, чтобы подрубить корень ереси. Категорическое несогласие на это латинян стало косвенным свидетельством его правоты. Добавим, что Св. Марк выбрал такую тактику после того, как более столетия Святые Отцы предлагали латинянам сохра¬нить свое «Филиокве», но только дать ему православное истолкование.

Отмечено цензором в 1868 г. Здесь Хомяков еще повторяет одно из частых в его время мнений книжного богословствования. К ближайшему после этого письма времени относятся его первые самостоятельные размыш¬ления на тему троичного догмата (ЦО), в результате которых он придет к иному взгляду на добавку «Филиокве» (См. прим. • к С. 142).

Если только отвести для «Филиокве» место мнения, а не догмата. Подобных мыслей Хомяков больше никогда не выскажет, но вероятно, это утверждение, бывшее результатом его неподготовленности к полемике с Пальмером (очевидно, он не ожидал столь продуманного логически и столь аргументированного исторически отпора на свое II письмо), сыграло замет¬ную роль в обращении последнего к латинству: по признанию самого Пальмера, единственное неразрешимое для него препятсвие отпало, когда он узнал от иезуитов, что римская Церковь допускает свободу «мнения» относительно «Филиокве» (см. С. 417 наст. тома). Об исторических преце¬дентах такого решения проблемы см. прим. * к С. 142.

См. прим. * к С. 54.

Хомяков дает корректное, с точки зрения дисциплинарной или пастырской, различение между еретическим мнением и ересью как таковой. Однако, в контексте его богословия, не учитывающего реальности вопло¬щенного Христа в каждом из членов Церкви, это высказывание расходится с церковным Преданием в аспекте догматическом и аскетическом. Вопреки мнению Хомякова, общечеловеческая греховность (1 Ин. 1, 9–10) и про¬истекающее из нее неведение становятся невозможными для «рожденного от Бога» (I Ин. 3, 9), т. е. члена Церкви. Неведение, делающее возможными ошибочные богословские мнения, есть порождение и обнаружение раздво¬енности жизни человека между Церковью и грехом (ср. Рим. 7, 23–25), которое полностью преодолевается в совершенной христианской жизни святых еще на земле. По слову Св. Макария Египетского, словесные заповеди и догматы подобны звездам, чтобы не сбились с дороги те, кто еще бредет в ночи, но они уже не нужны тем, для кого воссиял день. Отсюда святоотеческое учение о «ведении» (греч. «гносис»), приходящем по избав¬лении от греховных страстей.

В этой фразе Хомяков формулирует раз и навсегда тот общий принцип, из которого он будет исходить при обсуждении крещения Паль¬мера (в письмах III, VIII и X). Ничего иного и нельзя вывести, если исходить из убеждения, что есть лишь единственная кафолическая Церковь, и она одна обладает всей полнотой благодати, дарованной Боговоплощением. К этому выводу не могло прийти школьное богословие XIX в., в котором Церковь рассматривали лишь как одно из тварных сообществ, пусть и наиболее совершенное; разнообразие правил принятия в Церковь одних и тех же еретиков и раскольников, допущенное общецерковными правилами (1 правилом Св. Василия Великого и 95 правилом Трулльского собора), не могло быть объяснено в нем иначе, как допущенная в Церкви непоследова¬тельность в отношении к своему же учению. Резюмируя святоотеческое понимание этого вопроса, крупнейший современный православный кано¬нист епископ Петр (Л'Юлье) писал: «Будучи полновластной владычицей благодати, и следовательно, тех путей, которыми она сообщается, таинств, — Церковь может, смотря по обстоятельствам и в виде наибольшего блага, принимать как действительное то, что недействительно по природе, равно как и считать недействительным то, что было совершено в другом испове¬дании, хотя бы и по согласному с ее собственным чину» (Pierre (L'Hui liter), hierom. Economic ecctesiastique et reiteration des sacrements. Notes de theologie orthodoxe // Ir 1937. V. 14. P. 231).

Возможность такого примера показывает, что еще во времена Хомякова в русской Церкви употребление обряда венчания соответствовало древней практике. В послереволюционное время, когда стали происходить многочисленные обращения из безбожия, чаще считают за благо совершить обряд, если только оба супруга обратились.

Возможность заблуждений в поместной Церкви (не отторгаю¬щих ее, тем не менее, от кафолического единства) формально признана. У Хомякова осталось лишь одно существенное расхождение с Пальмером (и в целом с Branch theory, как она существовала в «проримской» части «оксфордского движения»): считать ли главное, по их общему мнению, римское заблуждение о «Филиокве» допустимым или недопустимым в рамках соборного единства. При этом Хомяков уже успел проявить нетвер¬дость и здесь, согласившись терпеть «Филиокве» на правах мнения. Т. о., в этом письме Хомяков сформулировал Пальмеру те самые условия, на которых тот перейдет в латинство.